Банда Кольки-куна - Страница 39

Есть бумаги более сложные, и стоят они намного дороже. Митька Фай мог сварганить дворянский бессрочный паспорт, который не надо продлевать — очень удобно. А мог и заграничный, с фотокарточкой и подписью градоначальника. С таким выпускали через Вержболово без задеру… Если требовалось срочно уносить ноги, громилы крупного калибра покупали такие паспорта за пятьсот рублей да еще благодарили.

Начав с малого, Фай постепенно подмял под себя весь «липовый» промысел. Документы до него делали только в трех местах: работа тонкая, требует умения и знаний полицейского дела. Митька одну фирму присоединил, вторую сжег руками налетчиков, а третью выдал сыскной полиции. И сделался монополистом: теперь все поддельные бумаги в столице шли через него. Разумеется, начальник ПСП не мог пройти мимо такого безобразия. Если Фай до сих пор при своем ремесле, значит, между ним и сыщиками есть уговор.

— Однако, Алексей Николаевич, — уважительно сказал надворный советник, — вы дока. Я и сам должен был подумать про Митьку. Но забегался и запамятовал. Срочно дам ему поручение, сегодня же.

— Восемь видов — большой заказ, — со значением поднял палец Лыков. — И средства у куницынских сейчас есть. Не удивлюсь, если бумаги им уже сделали. Если да, то на какие фамилии?

После такой договоренности сыщики расстались. Коллежский советник поехал на Мойку, 12. Каждый раз, когда он сюда входил, думал о насмешке судьбы. Несчастный Пушкин, небось, грозит с неба кулаком, видя такое непотребство…

Герасимов, как всегда, оказался на месте. Интересно, спит он тоже в кабинете? Говорили, что начальник ПОО живет на конспиративной квартире, адрес которой знает один-единственный человек. Причем это доверенное лицо подполковник привез с собой из Харькова, где прежде заведовал охранным отделением. Человек носит туда провизию, убирается, оставляет почту. И больше никому нет входа в засекреченное убежище. Еще Герасимов никогда не надевает мундир, а на те встречи, где его личность нельзя скрыть, приходит в гриме.

— Что нового, Алексей Николаевич? — спросил жандарм, не отрываясь от бумаг.

Лыков сел и рассказал о своей просьбе к Филиппову. Он взял за правило делиться с Герасимовым важными сведениями и вообще ходом дознания. Тот, как только убедился в открытости сыщика, стал отвечать взаимностью.

О Митьке Фае подполковник ничего не знал и на всякий случай записал его имя и фамилию. Одобрил идею сыщика и сказал:

— А мне вас пока побаловать нечем.

— Что, Галкин еще не подобрался к брату рыжего?

— Даже не начинал. Вы правы, наш вятич — большой тугодум. Мой человек учит его, учит, а толку на грош. Уйдет еще неделя, прежде чем агент сумеет связно завести разговор в пивной.

— За это время вшивобратия ограбит полгорода, — вздохнул сыщик.

— Я не понимаю, — подполковник раздраженно отбросил бумаги. — Вот ей-ей, не понимаю! На глазах десятков свидетелей они обчистили казенную винную лавку. И почту. А потом взяли и ушли, и никто не знает, куда? Я опрашивал зевак, они все вдруг разом поглупели. Не могу знать, не заметил, не помню — все ответы вот такие. Ни один не назвал точные приметы, и мы до сих пор не знаем, где банда квартирует. Восемь человек! У меня в отделении шестьсот негласных осведомителей. С утра до вечера нос по ветру. И ничего. Как это объяснить, Алексей Николаевич? Были бы это бомбисты, их давно бы уже заметили и сообщили. А тут?

— Чего же здесь непонятного, Александр Васильевич? Так должно быть. Петербург переполнен вчерашними крестьянами. Он маячит в ливрее в образе швейцара. Или артельщиком ходит в поиске подрядов. Или слесарь в заводе. И вы видите слесаря и артельщика. А сами крестьяне без труда узнают друг дружку. Рыбак рыбака видит издалека. И… помогают, чем могут. Им легко договориться между собой, потому что общие корни, общие беды. Треть столичных пролетариев до сих пор берет отпуск и катается в деревню на сезонные работы. Спайка! И недовольство у них тоже общее. Пока не уравняет правительство крестьян в правах со всеми остальными, так и будет продолжаться. А у нас даже бессословной волости до сих пор нет. Восемьдесят процентов населения страны живет по особому законодательству.

— Значит, бывшие крестьяне им помогают?

— Конечно. Стоит Кольке-куну сказать: ты мужик, и я мужик, а баре нас лбами сталкивают — и все. Его за руку выведут из засады. И спрячут, и кусок хлеба дадут. Тем более пока Колька никого не убил. А вам и мне ни за что не скажут.

— Как же их тогда ловить?

— Наудачу. Вот или агент ваш, туповатый вятич, проникнет в банду. Или Митька Фай подскажет, под какими фамилиями они прописались на постоялом дворе. Или нам просто повезет. А облавы ничего не дадут.

— Эх… — Герасимов вздохнул и опять придвинул к себе бумаги. — Трудно ловить чумазых. Террористов и то легче.

Сыщик с жандармом договорились о том, чтобы и далее обмениваться сведениями. Что еще мог сделать Алексей Николаевич? Он принялся обходить агентуру.

Куницынские в столице новички и подсознательно жмутся к своим. Бывшие солдаты из крестьян, поэтому им комфортно с теми и с другими. Кроме того, войска гарнизона — объект их агитации. А с уголовным элементом могут они общаться? На первый взгляд, нет. Крестьяне терпимо относятся к ворам, когда от тех есть польза. Всякий купит по дешевке нужную вещь, даже если очевидно, что она украдена. Гайменников мужики сторонятся и опасаются, но с мазурой другой разговор. А их в Петербурге тысячи.

Так, и что из этого следует? Криминал — область надворного советника Филиппова. У того много осведомителей в преступной среде и вокруг нее. Не меньше, чем у Герасимова в политической, а то и больше. Содержатели притонов, скупщики краденого, хозяйки публичных домов — все на связи. Иначе им не дадут работать. Вон как быстро отыскали украденные на почте марки, на следующий же день. Тут состязаться с Владимиром Гавриловичем было бы для Лыкова самонадеянно. Другое дело — штучная агентура коллежского советника и его большой опыт.