Банда Кольки-куна - Страница 38

— Что я не так сказал? — обиделся Трепов.

— Какая засада может быть в рабочей казарме, Дмитрий Федорович? — мягко возразил Рачковский. — Там ее поставим, и через полчаса вся улица будет знать.

— Ну, вам виднее.

— Но как ваш освед подойдет к старшему Бубнову? — не унимался сыщик. — Они ведь напрямую не знакомы?

— Нет, — ответил Герасимов. — Брат трудится литейщиком, хорошо, кстати, зарабатывает. Ходит по субботам в пивную на углу Прогонного переулка и Шлиссельбургского проспекта. Там Галкин к нему и подсядет, якобы узнать, как лучше на завод устроиться. Слово за слово, всплывет имя младшего брата. Освед скажет, что служили вместе и в плену томились бок о бок. Ну и…

Алексей Николаевич скептически покачал головой:

— Помню я этого Галкина, дурак дураком. А для шпионства ум нужен.

— Там ума потребуется на два разговора, — ответил жандарм. — На третьем мы всех возьмем.

Совещание у Трепова закончилось на той ноте, что «японцев» пора раскассировать. И то сказать, у генерал-губернатора Петербурга, командира корпуса жандармов и товарища министра внутренних дел, заведывающего полицией (столько должностей государь вручил Дмитрию Федоровичу), хватало дел и помимо Кольки-куна.

Лыков вернулся к себе расстроенный. Опять над вшивобратией сгущаются тучи. Герасимов подсылает к ним шпиона. Наивные мужики считают всех, кто сидел с ними в плену, своими и не заподозрят Галкина. В итоге и пропадут через собственную доверчивость. Как бы предупредить дураков? Сыщик уже давно понял, что хочет вшивобратии добра. Чтобы живы были, в каземат не попали. А как этого добиться? Алексей Николаевич видел лишь один путь: уговорить мужиков сбежать из страны. Хоть в Америку, хоть в Англию. Вон потемкинцы поселились в Румынии, все лучше, чем на Каре… Но, чтобы предупредить мужиков, надо сначала их найти. А выдать им секретного осведомителя — это не жест доброй воли, это уже измена. Если узнают, в лучшем случае выкинут со службы. А могут и самого в тюрьму посадить или в ссылку закатать. М-да, что же делать? Положение, как говорится, корявое. Измена пугала Лыкова, он был к этому не готов. Но как иначе спасти «японцев»? Черт бы их драл, революцию им подавай, чумазым…

Однако в последующие две недели отряд Кольки-куна громко заявил о себе. Сначала восемь человек напали на почтово-телеграфную контору в Гражданке. Приставили почтовику ко лбу пистолет и забрали тысячу рублей с мелочью. И еще марок на триста рублей прихватили. Ребята действовали по-солдатски сноровисто, да и по приметам походили на куницынских.

Полиция пыталась взять след. Сыщики обошли все мелочные лавки и в одной из них обнаружили украденные марки. Но хозяин божился, что впервые видел продавца. Явился бородач с клоком черных волос в седине — явно Сажин — и предложил купить. Цену назначил самую мизерную, вот жадность и подвела…

Пока люди Филиппова тянули пустышку, банда совершила еще одно нападение. На этот раз громили винную лавку на Девятой Рождественской улице. Налетчики совершенно не скрывались и на виду у всех выгребли из кассы наличность. Как потом выяснилось, пропало четыреста рублей. Мужики опять никого не тронули, работали аккуратно.

Лыков поехал на Офицерскую. Владимир Гаврилович развел руками:

— Дерзость необыкновенная. Они даже лиц не прятали.

— Снова «японцы»?

— Без сомнения.

Два сыщика стали размышлять вслух. Раньше ребята таились в казармах армейских частей. Тепло, сухо и за постой платить не надо. Мужики кормили и укрывали борцов за крестьянское дело бесплатно. Но из казарм банду выдавили, теперь они опасаются возвращаться туда: военное начальство настороже. Остаются дешевые номера, постоялые дворы и всякие притоны вроде Вяземской лавры. Но даже в лавре сейчас без паспорта не поселят. Времена, когда полиция боялась зайти в Стеклянный флигель, давно прошли. Еще предшественники Филиппова навели в этой клоаке порядок. Теперь в лавре раз в два-три дня делаются обходы. За поселение без прописки квартирохозяев безжалостно выкидывают вон из столицы с запрещением жить в Петербурге ближайшие пять лет. Значит, банде понадобятся документы.

Дойдя до этой мысли, Лыков испытывающе посмотрел на главного столичного сыщика. Тот понял, что скрывать бесполезно.

— Вы намекаете на Митьку Фая?

— Верно. Он ведь у вас на связи, так?

Надворный советник смутился. Нельзя выдавать посторонним лицам секретную агентуру. А Лыков хоть и сыщик, но служит в Департаменте полиции и, стало быть, посторонний.

— Ну…

— Владимир Гаврилович, некогда церемонии разводить. Меня ваши тайны не интересуют, важен результат. Получится у вас подставить Митьку «японцам»?

— Попробую. Но как вы узнали?

— Все просто. Человек столько лет липу фабрикует и до сих пор на свободе. Понятно, почему…

Фай на уголовном жаргоне означает «мошенник», а еще «нечестный картежник, шулер». Дмитрий Ромов начинал свою уголовную карьеру именно на этой стезе. Но однажды его поймали с краплеными картами и сильно побили. Так, что бедолага полгода не мог ходить. Встав снова на ноги, он решил сменить профессию. И начал изготавливать поддельные документы, благо руки ему не повредили, а они у парня оказались золотые. Митька сперва мобилизовал старика-гравера, научился у него, а затем выгнал дедушку и принялся работать сам. Липовые бумаги — ходовой товар, на него всегда спрос. Самое простое — фабриковать полугодовые виды с отметкой волостного старшины. Делается за полчаса, а цена такой бумажке — два рубля. Приезжие крестьяне в очередь стоят. Иначе им придется за свой счет возвращаться домой в деревню, чтобы продлить вид.