Банда Кольки-куна - Страница 50

Алексей Николаевич явился на службу, заглянул в стол и обнаружил там билеты. Сунул их в карман и отправился к Зуеву:

— Нил Петрович, я ночью опять в Москву уеду, завтра целый день меня не будет.

— По какому делу? — формально поинтересовался вице-директор.

— О краже мобилизационного расписания из штаба Гренадерского корпуса.

Крокодил Петрович — так Зуева прозвали в департаменте — кивнул, подписал ассигновку на билеты и командировочные, и опять уткнулся в бумаги. Лыков действительно занимался этой кражей. Он получил дознание в наследство от Гартинга. Месяц назад того по рекомендации Рачковского назначили заведывающим заграничной агентурой Департамента полиции. Аркадий Михайлович уехал в Париж, и ловить шпионов на Фонтанке, 16 стало некому. Пришлось сыщику взяться за гуж. Он уже очертил круг подозреваемых и надеялся вскоре вычислить изменника. Ему помогали люди подполковника Лаврова. Похоже, что секретная бумага давно лежала в Берлине, подшитая в одну из папок отдела III «В» германского Генштаба. Придется вносить изменения в расписание, а это огромная работа.

Полдня коллежский советник провел в кабинете, развлекая Азвестопуло рассказами из своей богатой на приключения жизни. По очереди телефонировали Филиппов и Герасимов, сообщили, что новостей о «японцах» нет. Подполковник оказался бойчее сыскных. Его люди отыскали жену Сажина в Александровской слободе. Но вшивобратия оттуда уже съехала. Пришел какой-то старик — георгиевский кавалер, и после разговора с ним банда срочно сбежала. Жандарм предлагал устроить очную ставку Прасковьи со всеми инвалидами. Лыков идею не одобрил.

— Сколько лет было дедушке? — спросил он у Герасимова.

— На вид около семидесяти. Едва ковылял.

— Тогда он получил свой крест еще за оборону Севастополя! Какой из него революционер? Тут простое совпадение.

— Не верю я в такие совпадения, — сварливо ответил Александр Васильевич.

— Все в жизни бывает… А как ваш Галкин?

— Никак. В пивную Колька-кун не пришел. Ждем…

Лыков вернулся домой в пятом часу. Все, что мог, он сделал. Оставалось надеяться на удачу.

Ночью девять человек вышли в Дмитровский переулок. Они не разговаривали и не курили, действовали тихо. Расселись в пролетки и двинулись на Выборгскую сторону. Ехали колонной, и это беспокоило сыщика. Он остановил всех и приказал увеличить дистанцию. Им повезло: в ночном городе было суетно, никто не обратил внимания на ездоков. Когда вырвались за город, Алексей Николаевич поверил, что все получится. И не ошибся.

Сыщику фартило. И по пути в Шуваловку, и на самой станции обошлось без происшествий. Когда прибыл поезд, вшивобратия расселась по вагонам. Вот опасный момент! Но никаких филеров сыщик не обнаружил, а глаз у него был наметанный: большинство людей Филиппова он знал в лицо. Герасимов привез из Харькова несколько человек, которые еще не примелькались. Но и они не догадались выслеживать едущих в Гельсингфорс. Один раз все чуть было не сорвалось: среди пассажиров мелькнул командующий Второй ротой петербургской полиции штабс-капитан Вериго. Но Лыков вовремя отвернулся, и пронесло.

Коллежский советник сел рядом с Мишкой Чистяковым. Все-таки он был самым приметным. Час они промолчали в напряжении. Но вот промелькнул Белоостров. Заспанный жандарм прошелся по вагонам. Короткая пауза… Паровоз протащил еще саженей пятьдесят. И в тамбуре послышался грубый топот сапог: явились финляндские таможенники. Териоки. Все, вырвались.

Досмотр прошел благополучно. После Териок, первой станции на той стороне границы, бояться стало нечего. Лыков пошел в хвост поезда. Маленькие чистые вагончики Финляндской дороги имели особенность: можно было переходить из одного в другой. Алексей Николаевич собрал всех «японцев» вместе и объявил:

— Свобода!

— Чё, мы уже не в России? — закричали мужики.

— Да. Можно расслабиться, теперь вас никто не арестует.

— Эх, выпить бы за это, да нельзя, — вполголоса пожаловался Кизяков. Но атаман молча показал ему кулак.

Лыков вынул часы и демонстративно перевел их на двадцать минут назад.

— Что, здесь и время другое? — заинтересовался Сажин, вытягивая свою «луковицу».

— Даже календарь.

— В каком смысле? — не понял есаул.

— В Великом княжестве Финляндском действует григорианский календарь, а не юлианский. Так что сегодня не первое августа, а тринадцатое.

— Ух ты! Европа!

Лыков потребовал у проводного чаю на всех. Тот предложил кофе. Стороны спорили до тех пор, пока сыщик не убедил чухонца серебряным рублем. Попили чаю, народ начал задремывать. Лыков сидел теперь с Куницыным и Сажиным. Говорили о том, о сем. Колька вспоминал фельдфебеля Окадзиму из лагеря.

— Хороший был мужик. По-русски балакал и вообще нас понимал. Во Владивостоке перед войной заведовал постирочной, вот и намастрячился.

— Я читал, — вспомнил Лыков, — что все эти прачки, официанты, дворники из японцев были шпионами.

— Может, и правда, — не стал спорить Колька-кун. — Но мне он помог. Когда я к жизни возвращался, было так… муторно. Устал я жить; казалось, помереть проще. Лежу, и ничего не хочется. Окадзима начал меня тормошить: ты чего кислый, давай шевелись! Ну, потихоньку убедил. Какие-то молитвы читал, свечки ароматические жег. Вызвал было священника православного, из Общества духовного утешения, чуть ли не самого епископа Николая Японского. Но я в ту пору в боге уж разуверился и послал батюшку по матери. Так фельдфебель не успокоился! Девок подпустил, чтобы те меня расшевелили. Но и девки не справились. Тогда Окадзима однажды вывел меня из лагеря и стал водить по окрестностям. Смотри, говорит, какой мир прекрасный, интересный, живой. А ты рыло воротишь. Не спеши на тот свет. Ежели жить тебе скучно, поставь цель, но только высокую. И найдешь смысл. Задумался я над его словами, начал шевелить мозгой и пришел к мысли, что надо дать власть в России мужикам. Так с тех пор и живу этой идеей.