Банда Кольки-куна - Страница 76

— И?

— Найдите эту гадину.

— Хорошо бы забрать дознание себе. Я не хуже Филиппова разберусь. А должок-то мой…

— Забирайте. Еще вот что…

Трусевич отвел глаза. Он ведь был из судейских, и фраза, которую он хотел сказать, давалась ему с трудом. Но сыщик понял его без слов:

— Такие люди не сдаются, и я не вижу смысла рисковать жизнями полицейских.

— Да-да. Если Куницын погибнет при задержании, никто вас не осудит, и я в первую очередь.

Директор тут же телефонировал начальнику ПСП и предложил передать дознание о налете на Боткинской в Департамент полиции. Филиппов не удивился и охотно согласился. У него тоже дел было невпроворот.

Действительный статский и коллежский советники еще какое-то время посидели, поговорили о предстоящем дознании. Декабрьские события в Москве уже забылись в обществе. Но у тех, кто подавлял восстание, неприятности только начались. Сперва бросили бомбу в коляску адмирала Дубасова. Убили его адъютанта и ранили кучера; самому бывшему генерал-губернатору раздробило ступню. Это случилось в апреле 1906. В августе на станции Новый Петергоф четырьмя выстрелами в спину, на глазах жены и дочери, застрелили Мина. Через неделю в подъезде дома, в котором проживал полковник Риман, был арестован боевик. Риман срочно взял годичный отпуск и сбежал с женой аж в Испанию.

Дамоклов меч навис и над Дурново. После отставки он тоже уехал за границу. Жил сначала в Париже, потом в Берлине, соблюдая полное инкогнито и за версту обходя российские посольства. Его охраняли люди Гартинга. Сам Петр Николаевич отделался испугом. Однако психопатка Леонтьева, дочь якутского вице-губернатора и эсеровская террористка, по ошибке застрелила в Интерлакене похожего на него парижского рантье. А когда Дурново вернулся в Петербург и поселился на частной квартире на Моховой, 27, жильцы дома устроили скандал. Они боялись такого соседства и требовали, чтобы страшный старик съехал! Пришлось МВД ставить у подъезда пост из городовых и агентов охранного отделения. А тут мстители добрались и до обычного фельдфебеля.

Вечером из сыскного вернулся Азвестопуло и принес тощую папку. В ней была всего одна бумага — протокол осмотра места происшествия. На словах Филиппов передал, что агентурное сообщение было скупым. Будто бы из Екатеринбурга приехали три человека с оружием, и не уголовные, а серединка на половинку. Тертые и злые, в любой момент готовые выстрелить. Главный — Колька-кун, имена двух других неизвестны. Где проживают, тоже неизвестно. Ищи-свищи…

Лыков рассказал помощнику про сожженного заживо фельдфебеля Быдреева. Сергей был поражен: такой азиатской жестокости он прежде не встречал.

— А точно Быдреев заколол тогда есаула? — спросил он. — Вы проверяли?

— Зачем? Что это меняет?

Сыщики взялись за дело. Лыков напряг свою агентуру, Азвестопуло давил на ПСП. Директор спрашивал о ходе дознания на каждом совещании, но не изводил глупыми придирками. Трусевич был человек опытный и понимал, что скоро только кошки родятся.

Между тем налетчики ограбили ломбард в Бабурином переулке и на следующий же день — почтово-телеграфную контору в Большой Кушелевке. При этом они убили почтаря и случайного прохожего. Алексей Николаевич бесился, но следа взять не мог. И тут ему помог случай.

Утром в приемную департамента явился человек с изувеченной рукой и попросил провести его к полковнику Лыкову. Курьер известил об этом коллежского советника. Тот спустился в вестибюль и увидел «японца» Чистякова.

— Михаил! Ты как тут оказался?

— Здравия желаю, Алексей Николаевич. Поговорить бы надо.

— Пойдем.

Они уселись в кабинете сыщика, и хозяин спросил:

— Миша, а ты не в розыске? Последнее, что я о тебе слышал, это про санитарную дружину на Пресне.

— Так точно, Алексей Николаевич. Было дело. Как взяли семеновцы Пресню, меня сразу в каталажку. Полгода держали, а летом отпустили.

— За отсутствием состава преступления?

— Ага. Я же только раненым помогал. И то с одной-то рукой не больно поможешь.

— Выходит, ты сейчас живешь легально, под своим именем?

— Ага.

— Чем занят? Пенсия тебе какая-нибудь за увечье полагается?

— Как раз хлопочу, хожу в Военное министерство и в Александровский комитет о раненых.

— Содействие нужно?

Чистяков понурился:

— Бог с ним, с содействием. Я к вам по другому делу пришел.

— Говори.

— Колька-кун мне тут встретился…

— Где? Когда? — сыщик чуть не вцепился в «японца».

— В Строгановском саду, второго дня.

— А ты знаешь, что он натворил?

— Знаю, Алексей Николаевич, потому и пришел. Фельдфебеля он спалил живьем, который будто бы Ивана Сажина штыком заколол.

— Верно, — удивился сыщик. — А ты как узнал? В газетах об этом случае писать запретили.

— Колька сам мне рассказал, хвалился.

— Хвалился? Он этим упивается, сволочь?

Чистяков прижал к боку искалеченную руку и грустно посмотрел на сыщика:

— Алексей Николаевич, Колька с ума сошел. Я, как его послушал, сразу понял: он теперь безумный человек. А ведь раньше был нашим командиром! Мы же за ним, как за атаманом, горы хотели свернуть за-ради народного счастья. И вот как обернулось.

— Они уже и тут столько народу перебили! На Боткинской троих, в Большой Кушелевке еще двоих. Не сумасшедший твой атаман, а маньяк-убийца. Надо его, как бешеную собаку…

Тут Лыков осекся. Вспомнил глухой голос Куницына, как тот рассказывал о своих умерших от голода родителях. И Чистяков сразу его понял. Он вскочил и закричал: